«Мы – узники блокадного Ленинграда»

Валина шубка была грязной и обожжённой. Мех мятыми и неровными кусками торчал на кайме капюшона. Шубку Вале купила бабушка ещё до войны.

Рукавички были истерты, но всё ещё хранили Валино тепло холодной зимой 1941 года. Шубку и рукавички она не снимала; в доме стоял холод. Мороз охватил все квартиры сожжённого немцами дома.

Валя здесь никогда не жила. Пришлось. Эту улицу Ленинграда немцы разбили месяц назад и больше сюда не возвращались.

Укутавшись в одеяло, в шубке и рукавичках, Валя сидела у костра. Она принесла стулья из соседних домов, много стульев. Но скоро они закончатся. В квартире послышались шаги.

Юра на два года старше Вали, они были соседями. Там, на другой улице, на настоящей. Здесь не было ни звонка, ни даже двери, скрипнув которой Юра мог обратить внимание Вали. Пришлось громко топать, чтобы не напугать её.

– Ты что, форточки открыла?

– Чтобы тяга была.

Эта квартира была единственной, в которой немцы не разбили окна.

– Я стульев ещё принес.

– Всё равно они когда-нибудь закончатся. И что мы тогда будем делать?

– Тогда соберём все стулья с этой улицы.

– А когда они закончатся?

– Соберём со всего Ленинграда!

Валя уже устала от собирания стульев. Она думала, что скоро умрёт.

– Откуда у тебя это?

Юра достал из-за пазухи радиоприёмник и поставил перед Валей.

– Нашёл! Ещё и работает. Будем слушать, – улыбнулся и сел рядом с ней.

К утру сквозняк раздул пепел по всей квартире. Так всегда. Валя подметёт. Она хозяйственная.

В 10 выдают хлеб на соседней улице. Юру и Валю пропускали вперёд.  Никто не знал, где они живут. Никто даже ни разу не спросил.

– Сегодня задание у нас с тобой, – сказал Юра.

– Какое?

– Очень важное. Как поедим, скажу.

На другой, опалённой, улице был госпиталь. Маленький – в нём работали две медсестры. Его охраняли русские солдаты. Стояла одна зенитка. Немцы, если бы могли, сожгли бы повторно эту улицу и этот дом, в котором лечили раненых русских. Но они боялись. Внутри воды не было, и света тоже. Во дворе стояла колонка. После бомбёжки две стены упали шалашом, а под ним уцелела вода. Забраться туда может разве что Юра или Валя. Медсёстрам для операции вода необходима.

– Помнишь, я говорил, что у нас есть задание? Нужно помочь в госпиталь воду носить, – Юру просил о помощи солдат, с которым они видятся каждое утро на выдаче хлеба.

Валя ни о чём не думала. Война – в её маленькой, но уже почти седой голове была только война. За несколько зимних месяцев блокады немцы не смогли разжечь в Вале ненависть. Она ничего не понимала, ничего не знала. Она ходила каждое утро с Юрой за хлебом, носила стулья, жгла, засыпала в шубке под одеялом. Юра даже ни разу не назвал её Валентиной. Раньше всё было по-другому. Была бабушка, мама, было тепло.

Когда немцы начали бомбить, Валя упала в обморок. Юра спас её, принёс на руках в этот дом на соседней улице. Родных она больше не видела, Юра тоже. Самое жестокое, что могли совершить немцы с человеком, – не убить, а оставить одного, в безвестности. С тяжестью мыслей и болью воспоминаний.

Медсестры ждали помощи. В госпиталь каждый день привозили раненых русских. Здесь лежали ленинградцы, люди с родной Валиной земли.

– Карточку не забыла?

– Нет. А ты радиоприёмник?

– Нет.

Как стемнело, они отправились в госпиталь. Юра выбрал путь, на котором не должно быть немцев. Ночью температура опустилась, холод пробрал Валю, она тряслась.

– Стой! – послышался шёпот. Валя подумала, что это Юра.

– Чего стоять-то, холод какой!

– Сюда, помогите, – кто-то шептал из подвала соседнего дома.

…Его придавило стеной. Когда немцы бомбили улицу, Михаил прятался в подвале. Дом сожгли, а подвал остался.

– Ребята…

– Мы не ребята, мы – узники блокадного Ленинграда, – сказал уже не Юра, а Юрий, так неожиданно обретший великую и страшную мысль.

– Помогите, ногу придавило. Немцы взорвали дом, а я в подвале выжил.

Юрий и Валя спустились.

– На раз-два. Раз! Два! – стена упала, Михаил выбрался. – С нами пойдёте, мы в госпиталь.

Михаил хромал и держался за спасителей. Он был взрослым, но с войной не знаком. Обычный русский, даже не солдат. Втроём они дошли до госпиталя. Валя – еле живая от холода, Юрий – еле живой от тяжести Михаила. Но главное – дошли. И спасли одну жизнь. Вскоре им предстоит спасать сотни жизней – помогать медсестрам.

– Здравствуйте!

– Тише, ребята, – сказала шепотом медсестра. – Идёт операция.

– Мы не ребята, мы – узники блокадного Ленинграда, – произнесла Валентина. Она сама не ожидала, что сможет это сказать. За этот путь у неё появился стержень, всё нечёткое стало видимым. Валентина сняла с себя капюшон, на плечо упал пучок белых волос. – Мы пришли воду носить, – словно виновато сказала она.

На лицах медсестёр появилась улыбка.

– Это очень хорошо, нам очень нужна помощь.

Валентина согрелась, Юрий оправился, а Михаила положили на койку.

– Давай руку, пригнись и залезай. Аккуратнее, – командовал Юрий. Из колонки полилась вода. Валентина бросилась к ней, ей казалось, что воду она не пила с самого начала блокады. Она наконец-то вымыла лицо, руки. Начала пить глоток за глотком. Вода в блокадном Ленинграде – большего счастья Валентина не знала.

– Ну, хватит, ну холодная же, – останавливал Юрий Валентину. Но выключить не решался. Знал, что сам сейчас точно так же станет лобызать старую колонку. И кто бы мог подумать, что под этими завалами находится источник жизни? Теперь, впустив в себя надежду, они будут впускать её в других.

Каждый день Валентина и Юрий носят ведра в госпиталь. Помогают медсёстрам. Через неделю, утром, привезли женщину с перевязанной головой. Лица видно не было. По обычаю узники блокадного Ленинграда принесли воду, женщину прооперировали и определили на койку в угол комнаты, туда, где спала Валентина. В госпитале было тепло, но женщина дрожала. Валентина укрыла её своей шубкой.

– А знаете, – начала внезапно узница, – неделю назад мы с Юркой жгли стулья. Представляете, ходили по квартирам, собирали стулья и жгли. Было тепло.

Но женщина с перемотанной головой только дышала.

– Я вам на хранение дам свою сумочку. В ней фотография моей мамы и школьная тетрадь. Я сознание потеряла, когда немцы начали взрывать всё. Ну, спите теперь. Спокойной ночи, вы ведь тоже узница, как и я, как и Юрка… – произнесла Валентина. Она решила говорить с женщиной, потому что так нужно было. Чтобы женщина знала, что здесь есть Валентина, которая очень хочет, чтобы она выздоровела.

Юрий с Михаилом за это время крепко подружились. Михаил думал по ночам, что Юрка стал его сыном, а Юрий относился к нему как к отцу. По вечерам все вместе собирались на большой койке Михаила и слушали радио.

Через месяц медсестра сняла повязку с головы женщины. Шрам на щеке от взрыва немецкой гранаты почти затянулся. Волосы были обрезаны.

Валентина и Юрий весь день носили воду. Женщина, как и прежде, лежала в углу. Под её головой была сумочка. Она открыла её. И обомлела. На фотографии узнала себя. Откуда в этой сумочке могла быть её фотография? Сердце ужасно забилось, руки задрожали. Тетрадь Валентины Епифанцевой, ученицы 6 класса сорок третьего лицея города Ленинграда.

– Валя! – вскричала женщина. – Это моя дочь! Она жива! Валя жива! Валечка жива… Валечка…

На крики прибежала медсестра. За время блокады она многое повидала, много операций провела. Было бы мирное время, за эти подвиги её бы наградили.

– Где Валя? Эта девочка, что тут спала, это моя дочь!

– Они с Юрием воду носят в пятьдесят вторую квартиру, на втором этаже.

Женщина побежала на второй этаж. На лестнице она наконец-то смогла увидеть знакомую шубку.

– Мама? Мамочка! – Валентина, не веря своим глазам, бросилась к женщине.

…Ночью на госпиталь немцы сбросили бомбу. Они повторно бомбили эти улицы Ленинграда. Большого взрыва не было. Дом просто рухнул. Было много пыли. Стены всё-таки завалили колонку. Здесь больше не было тепла. Не было медсестёр. Не было ни Юры, ни Юрия. Не было Вали-Валентины. Не было той женщины с фото, её мамы. Не было никого. Ни единой живой души.

Ленинград задыхался от дыма.